КУЛЬТУРНЫЕ КОДЫ В ПАРАДИГМЕ МЕДИОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
Исследование выполнено при поддержке гранта Комитета науки Министерства образования и науки Республики Казахстан № APО 513 30 19 „ Культурные коды современного Казахстана (литературный и медийный дискурсы)». В статье даны проблемные аспекты исследования культурных кодов в филологической парадигме.
Современный казахстанский дискурс, во всех его проявлениях – социальном, эстетическом, бытовом, представлен как сконструированный «текст». Определена важность в этом случае исследования не только практик создания явлений культуры, но и практик их восприятия. Выявлены базовые стратегии казахстанских традиционных и новых медиа, в том числе архаика и антропоцентризм истолкования. Обозначены перспективы изучения культурных кодов в медиадискурсе.
Ключевые слова: дискурс, когнитивная репрезентация, культурный код, медиологическое пространство, философия постмодерна.
ВВЕДЕНИЕ
Положение о том, что мы привыкли с детства к языку как первичному объяснению мира, в результате чего переносим наши лингвистические привычки на мышление и начинаем мыслить окружающий мир только «по букварю» [Марков 2018], является перспективным и результативным в медиологической парадигме исследований. Понимание языка как такого же медиума как телевизор, радио приводит к пониманию языка в наших реалиях как сковывающего наше познание и внушающего нам политические, социальные, эстетические и даже бытовые суеверия. Убеждение, даже рациональное – это всегда в философии постмодернизма форма соблазнения. Кстати субъект, рассказывающий истории, пришел к нам в общем британском и американском мейстриме, это не столько российское изобретение после известных украинских событий. Важно в этом случае исследование не только практик создания явлений культуры, сколько практик их восприятия. Сами модели ситуаций необходимы нам в качестве основы интерпретации текста. Как замечает автор оригинальной теории дискурса и методологии критического дискурс-анализа: «Важнейшим компонентом процессов построения и восприятия текстов является осмысление стоящих за ними социальных ситуаций и их когнитивная репрезентация» [Дейк ван 2000: 161]. Все проговоренное выше вполне логичным образом вписывается в принятую трехмерную модель Нормана Феркло, впервые заявленную в рамках критического дискурс-анализа [Fairclough 1995], хорошо согласующуюся и с общим литературоведческим анализом. Не будем изобретать очередную дефиницию, просто согласимся со следующим: «культурный код — это «сетка», которую культура «набрасывает» на окружающий мир и с помощью которой человек членит, категоризует, оценивает и т. д. мир, в котором он живет, а также осмысляет себя самого в этом мире [Красных 2016: 379].
Безусловно, такое объяснение широкое, но в нем отражено самое главное – культурный код — это «фокус», при помощи которого мы видим мир. Вслед за Рут Водак полагаем, что такой анализ возможен в двух уровнях: в виде «анализа «на входе», сконцентрированном на тематическом аспекте текстов, и как «анализ в глубину», направленном на тщательный и детальный анализ логичности и связности текстов [Водак 2018: 112]. Именно такой подход позволяет увидеть модели ситуаций, которые стоят за литературным и медиадискурсом и шире – культурным пространством. Исследовательская парадигма анализа проблем соотношения концептуального пространства, дискурса и идентичности может быть представлена в рамках семиотической теории: «Сфера интересов семиотики культуры должна быть перенесена из области собственно процессов коммуникации в сферу анализа человеческого сознания – когниции как творческого процесса не только означивания, семантизации, но и порождения текстов» [Фадеева 2008: 214]. При этом только Н.С.Автономова обозначила ненаучность некоторых современных опусов: «При этом отчетливо обрисовалось притяжение философии к некоей, условно говоря, «национально ориентированной» лингвистике, которая в ряде своих разделов (лексикографии, лексикологии, семантике) все охотнее опирается на произвольно трактуемые фольклорные и этимологические разыскания» [Автономова 2017: 543]. Противостоять подобным идеологическим сползаниям в националистическую идеологию, по ключевому замечанию Н.А.Автономовой, можно посредством дискурсного анализа, выявляющего смены словоупотреблений, сдвиги значений, способы заимствований и передачи чужой речи, а через все это определить «…некоторые важные и на первый взгляд не заметные способы отношения к себе, к своему прошлому и настоящему» [Автономова 2017: 544].
ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ
Семиотика границы в культуре и дискурсе постсоветского Казахстана связана с установившимся на сегодняшний день в стране общественно-политическим проектом. Современный казахстанский дискурс, во всех его проявлениях – социальном, эстетическом, бытовом и далее, нужно воспринимать как уже законченный «текст». Застывший дискурс обуславливает неизменное в своей константе пространство, в том числе и визуально выраженное. Только при таком подходе становятся понятными эстетические, языковые и социальные стереотипы дискурса страны. На сегодняшний день можно предположить о действенном и не всегда позитивном влиянии постсоветских мифологических реконструкций относительно недавнего прошлого на сознание становящегося казахстанского общества. При этом в массовом сознании очевиден крен к ценностям советского прошлого. Сама социальная природа казахстанского общества оказалась предрасположенной к такому повороту. В свою очередь социально-политическая архаика не могла не отразится в языке и медиальном пространстве. Тезис об архаизации (советизации) казахстанской культуры требует оговорки: архаизация сознания носит характер не возвращения к старому, а восстановление старого на основе тех знаний и представлений о прошлом, которые пользуются популярностью.
В культурном дискурсе во всех его конкретных проявления наиболее очевидна следующая стратегия – архаика и антропоцентризм истолкования. Такова тенденция современных казахстанских традиционных и новых медиа, арт-продуктов, что сразу же проявляется уже в самой форме – в преобладании над аналитическим жанром поверхностной публицистики. Чем является казахстанский дискурс – механическим или органическим соединением культур (вспомним еще недавно популярный в политическом дискурсе тезис о «лаборатории 120 языков»? Или проблема может быть обозначена иначе: какие конкретно культуры выражает современный казахстанский дискурс или мы имеем дело с типичным советским пространством?
Отвергнув большие нарративы и большие идеи, постмодернизм призывает быть внимательным к деталям социального и исторического опыта, к нюансам, оговоркам, странностям в развитии культуры. В свою очередь социально-политическая архаика не могла не отразится в языке и медиальном пространстве. Современный казахстанский дискурс (во всех его проявлениях – социальном, эстетическом, бытовом и пр.) можно и нужно воспринимать, на наш взгляд, как конструируемый «текст».
В результате становятся условными конструкции не будущего и прошлого, а современности. Точнее всего суть происходящего в медиальном пространстве может быть объяснена в междисциплинарных и перспективных терминах для дальнейшего исследования, представленных в работе В. Ибраевой по арт-истории постсоветского Казахстана [Ибраева 2014]. К таковым следует отнести историко-культурные концепты, понимаемых в качестве культурных кодов по отношению к казахстанскому дискурсу: матрица социализма на земле кочевников; либерализация и национализм; суверенитет в бронзе; higt-tech и феодализм; критицизм; этнофутуризм.
Данные собственно культурологические формулировки и термины (сохранение советсткой эстетики, попытка возродить «придуманное» здесь и сейчас национальное, реинкарнация забытого, наконец, общекультурологические традиции с критикой модерна и этнопрогнозирования) очень точно характеризуют и объясняют сами тенденции и образчики официального и массового арт-дискурса – идеологические «продукты» нашего времени: от сохранившихся советских штампов до взращиваемой национальной идентичности. Примерами подобного мифологического «историзма» в медиальном пространстве могут служить многочисленные памятники и бюсты, посвященные тому или иному батыру, бию или султану «местного значения», широко известному в конкретном роду или даже ветви этого рода, репертуарная политика казахских театров. Именно по этой причине, в казахском медиадискурсе преобладают исторические материалы, статьи о батырах, акынах и национальных традициях. Один из таких известных историков-публицистов весьма искренен в своем желании изменить прошлое: «Мы возрождаем свое далекое, незнакомое прошлое прежде всего в своем историческом сознании, потом уже – в сознании других» [Кшибеков 2006 : 3].
Все это можно увидеть в учебниках, памятниках, музейных выставках, оформлении станций метро. Данные концепты, данные в историко-культурной последовательности, легко поддаются и визуальной верификации. Представленные собственно культурологические формулировки и термины очень точно характеризуют и объясняют сами тенденции и образчики официального и массового дискурса – идеологические «продукты» нашего времени: от сохранившихся советских штампов, влияния западного дискурса до создающиейся на глазах национальной идентичности. Они же отражают множественный характер постсоветской идентичности. По сути сейчас после убыстренного прохождения всех обозначенных историко-культурных этапов и невнятно осмысленных политических проектов мы сейчас наблюдаем неловкий возврат к соцреализму, даже с повторением базовой задачи социализма – производство социализма через переработку «реальности» в идеологически значимый продукт: «Соцреализм не есть нарратив; он есть дискурс, производящий – при посредстве нарратива – реальность [Добренко 2008: 86]. Казахстанскими социологами предложен точный термин «мещанство» как объединяющая социокультурная общность современного Казахстана. Эта та особая идеология, в которой сохраняются советские идеологемы, в том числе и наиболее явные — догматизм и поверхностность мышления. В интерпретации Г.Илеуовой «мещане» выступают как формирующийся базовый социальной слой, сам же термин не несет какой-либо негативной оценки. Приведем цитату, многое объясняющую в нынешней казахстанской ситуации: «Достигнув определенного, «как у всех» неплохого, жизненного уровня, они хотели бы зафиксировать, законсервировать те условия, которые позволили им достигнуть успеха. Отсюда их отношение к политике: они не хотели бы ничего менять» [Илеуова 2015]. По сути это новое невежество, формируемое медиальными средствами. Все это возвращает нас к принципам социалистической коммуникации 30-х годов: «Общества с неразвитой социальной институционализацией и ментальной интернализацией письма под влиянием новых электроакустических коммуникативных возможностей так называемой «вторичной устности» склонны отказываться от дифференцированного анализа семантических связей, основанных на письменных характеристиках абстракции, формализации и саморефлексии, в пользу непосредственной коммуникации, ориентирующейся на непосредственность и тотальность в понимании смысла» [Мурашов 2013: 167]. Именно поэтому слухи и социальные сети стали единственными источниками, которым доверяют современные казахстанцы.
Соответственно, для любого государства крайне важно иметь как функцию производство интеллектуальной продукции — тех же смыслов. Оно это и пытается делать, в том числе и через и посредством разного рода идеологических посылов.
Предваряя анализ уже дискурсивной практики, сошлемся на любопытное замечание Ильи Бакштейна: «Если, согласно Лакану, бессознательное – это речь Другого, то можно сказать, что Коллективное бессознательное нерусскоговорящих народов СССР было структурировано по моделям русского языка» [Бакштейн 2018: 45]. Необходимо заметить, что языковое мышление русскоязычных и казахскоязычных жителей Казахстана отражает сложившийся еще в советские годы процесс русификации коренного населения бывшей советской республики. Постсоветскость — это не только временное обозначение, это, по всей видимости, гибрид советского (институционального и культурного) и того, что возникло в результате распада Советского Союза. С другой стороны, идеологическое наполнение казахстанских реалий советским содержанием и оценкой неизбежны. Очевидная в России и Казахстане актуализация советских образов и символов иногда и вовсе лишена идеологической составляющей. В частности, политологи и социологи сходятся в одном. Актуализация советскости в современном российском обществе объясняется тем, что трансформация советской идентичности в постсоветский период не носила линейного и однозначного характера. Российские политологи также отмечают: «В российском политическом дискурсе растет интерес к ценностям, образам и символам советского прошлого как на уровне массового сознания, так и в пространстве политической коммуникации» [Евгеньева 2016: 25]. Одна из немногих германская исследовательница, основательница теории культурной памяти Алейда Ассман обоснованно указывает на объективный и неизбежный характер селективного воспроизводства прошлого [Ассман 2017: 223]. Она же отмечает эту тенденцию в ряде европейских стран, России и Америке. Ретростиль, активно формируемый официозом в течение 1990-х годов, возникает из необходимости утверждения оригинальности и ценности собственно казахстанского опыта, основой которого становится идея глубокой историчности и корневой самостоятельности государства. Задача реконструкции решается посредством создания нарративных объектов и текстов, наглядно демонстрирующих новый, националистический взгляд на историю страны.
Общая тенденция современных казахстанских традиционных и новых медиа – преобладание над аналитическими материалами собственно публицистики. При этом манипулятивность российского и казахстанского журнализма нашего времени стала более агрессивной. Быть может, поэтому в последнее время в казахстанской массовой культуре, также, как и в российской практике последних пяти-семи лет, наблюдаемы риторические принципы и приемы манипулирования массовой аудиторией (рекламные тексты, пропагандистские компании и т.п.) с суггестивными принципами речевой терапии. К таковым относится, во-первых, упрощение смысла. Действительно потребительская или избирающая кого-либо масса избавлена от лишних усилий. По отношению к публичному речевому поведению в Казахстане происходит упрощение смысла.
Язык и общие социальные шаблоны мысли (в том числе и эстетические пристрастия эпохи) оказываются в данном случае взаимосвязанными. В казахском медиадискурсе налицо модель оценки «я – хороший, ты – плохой», архаичное желание выставлять другого в невыгодном свете, идентичная современному российскому общественном дискурсу. Из явно выявляемых и объективно присутствующих — группоцентризм и мифотворчество – наиболее очевидные качества.
В чем причина такого самоограничения? На мой взгляд, в желании продлить жизнь прежнего стереотипа общественного сознания. Казахское медиальное пространство отражает одновременно и традиционное сознание, и советский опыт. Именно по этой причине, в казахскоязычной прессе преобладают исторические материалы, статьи о батырах, акынах и национальных традициях. Тем не менее, отнести этот исторический мифологизм к символической реконструкции коллективной памяти не представляется возможным. Хотя попытки идентификации через этнико-религиозную солидарность очевидны. Об эстетическом уровне подобных «произведений» говорить не приходится. Из этого же ряда проникновение мифологических стереотипов восприятия исторической действительности в учебно-образовательный процесс (современные казахстанские учебники по истории и литературе).
Собственно национальная публицистика Казахстана на протяжении всех двадцати лет своего существования всегда отличалась подчеркнутой субъективной оценкой всего и вся. Казахскоязычная пресса отличается от русскоязычной в тематическом наполнении, но не в идеологическом осмыслении социально-экономической и общественно-политической действительности. В этом случае казахский медиадискурс оказывается таким же просоветским, как и русскоязычная пресса Казахстана. Мы видим попытку «работать» (в том числе и манипулировать) с традиционными и советскими ценностями, бесспорное подчинение авторитету, преувеличение групповых ценностей, в том числе и за счет исторического нарратива.
В свою очередь влияние новых медиа на формирование идентичности пока сводится к иллюзии участия в политике через консьюмеристское потребление медийного политического продукта. На сегодняшний день роль «дискурсивного» критика при практическом отсутствии политологических концепций в стране на себя приняло актуальное искусство. Оно стало тем самым «посредником», который идеально подходит для передачи множества идей, хаотично, но с исторически неизбежной закономерностью возникающих в стране, оно же верно подмечает квази-реальный мир казахстанского общественного и культурного пространства. Те процессы, которые происходят или наоборот не случаются в общественной и социальной практике, явственны через и посредством актуального искусства и художественного авангарда. Во многих иных случаях уже в казахстанской научной и культурной практиках мы имеем дело с имитационным анализом. Подавляющее большинство научных, арт и публицистических текстов, арт-продуктов с неизбежной закономерностью будут отличаться резонерством, канцеляритом и симулятивным антропоцентризмом истолкования, качества, идеально подходящие законсервированному пространству.
Схематично функциональное различие между казахским и русскоязычным медиадискурсом может быть представлено так:
Казахский медиадискурс: функция – просвещения; риторичность формы; интерес к личности; монологизм авторского выражения.
Русскоязычный медиадискурс: функция организации; литературоориентированность; интерес к событию; использование диалогических форм.
ВЫВОДЫ
Медиадискурс также, как и литература проблематизирует соотношение русского и казахского компонентов в языковом сознании, начиная с их «зеркального» слияния и кончая образцами деконструкции. С помощью публицистических жанров, речевых средств и риторических стратегий, языковой гибридности и использования идеологических моделей переосмысляются исторические конструкции. В этом случае казахский медиадискурс оказывается таким же просоветским, как и русскоязычная пресса Казахстана. Мы видим попытку «работать» (в том числе и манипулировать) с традиционными и советскими ценностями, бесспорное подчинение авторитету, преувеличение групповых ценностей, в том числе и за счет исторического нарратива. Функциональный анализ казахстанской медиальной культуры требует аналитического подхода к тексту самого корпуса этих текстов. В перспективе необходимы как «горизонтальная» репрезентативность (все виды медиа), так и «вертикальная репрезентативность» («высокие» и «низкие» тексты, паранаучные труды).
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ
1. Автономова Н. С. Познание и перевод. Опыты философии языка. — М.,СПб.: «Центр гуманитарных инициатив», 2017. – 678 с.
2. Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М.: Новое литературное обозрение, 2017. — 272 с.
3. Бакштейн И. Мифология в действии // Бакштейн И. Статьи и диалоги. М.: Ад Магнум, 2018. C.42 – 48.
4. Водак Р. Критическая лингвистика и критический дискурс-анализ //Политическая лингвистика, 2011. № 4. C.286-290.
5. Дейк ван Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. Благовещенск, 2000. — 308 с.
6. Евгеньева Т.В., Cелезнева А.В. Советское прошлое в ценностном и образносимволическом пространстве российской идентичности // Полис. Политические исследования, 2016. № 3. C.25-39.
7. Красных В.В. Словарь и грамматика лингвокультуры; Основы психолингвокультурологии. Москва: Гнозис 2016. – 496 c.
8. Марков А.В. Постмодерн культуры и культура постмодерна. Лекции по теории культуры. — Москва: РИПОЛ классик, 2018. — 256 с.
9. Добренко Е. Политэкономия соцреализма. М.: Новое литературное обозрение, 2007. – 356 с.
10. Ибраева В. Искусство Казахстана: Постсоветский период. Алматы, 2014. – 144 с.
11. Илеуова Г. Современное мещанство: социальный конформизм или адаптация к жизненной среде? [Электронный ресурс]. URL:
http://www.ofstrategy.kz/index.php/ru/research/socialresearch/item/396-sovremennoemeshchanstvo-sotsialnyj-konformizm-ili-adaptatsiya-k-zhiznennoj-srede
12. Кшибеков Д.К. Истоки ментальности казахов. Алматы, 2006. – 189 с.
13. Мурашов Ю. Восток. Радио // Джамбул Джабаев: Приключения акына в советской стране. М., 2013. C.138-170
14. Фадеева И.Е. Культурная идентичность как семиотическая проблема //
Фундаментальные проблемы культурологии в 4 т. Том 1. Теория культуры. СПб.: Алатея, 2008. C.209 – 234.
15. Norman Fairclough (1995). Media Discourse. London: Edward Arnold.
Г.Г. Гиздатов
Қазақстандын медиалық қозғалысын оқытудың metaтeoретикал aспектылары
Абылай хан атындағы Қазақ халықаралық қатынастар және әлем тілдері университеті
Алматы, Қазақстан,
Мақала ҚР БҒМ No АР05133019 «Қазіргі Қазақстанның мәдени кодтары (әдеби және медиа дискурстар)» ғылыми-зерттеу жобасының аясында әзірленген. Мақалада филологиялық парадигмадағы мәдени кодтарды зерттеудің проблемалық аспектілері көрсетілген. Қазіргі заманғы қазақстандық дискурс, оның барлық көріністерінде — әлеуметтік, эстетикалық, күнделікті, салынған «мәтін» ретінде ұсынылады. Зерттеудің осы жағдайында маңыздылығы тек мәдени құбылыстарды қалыптастыру тәжірибесімен ғана емес, сондай-ақ олардың қабылдау практикасымен де анықталады. Қазақстанның дәстүрлі және жаңа медиасын, соның ішінде архаикалық және антропоцентризмді түсіндірудің негізгі стратегиясы ашылды. Медиа дискурста мәдени кодтарды зерттеу перспективалары көрсетіледі.
G.G.Gizdatov
Metaeoretical aspects of studying the medical space of kazakhstan
Doctor of Philological Science, professor of Kazakh University of International Relations and
World Languages after Ablai Khan Almaty, Kazakhstan, Research done under the grant № APO 513 30 19 «Cultural code of the modern Kazakhstan (literary and media discourse)» by the support of the Committee of Science Ministry of Education and Science of the Republic of Kazakhstan. The article presents the problem aspects of the study of cultural codes in the philological paradigm. Modern Kazakhstani discourse, in all its manifestations — social, aesthetic, everyday, is presented as a constructed “text”. The importance in this case of research is determined not only by the practice of creating cultural phenomena, but also by the practice of their perception. The basic strategies of traditional and new media of Kazakhstan, including archaic and anthropocentrism of interpretation, are revealed. The perspectives of studying cultural codes in a media discourse are indicated.